систе́ма (др.-греч. σύστημα «целое, составленное из частей; соединение») — множество элементов, находящихся в отношениях и связях друг с другом, которое образует определённую целостность, единство.

в системе ян чонина — сбой и брак —
ᅠисправлению не подлежитᅠ

[indent] с момента потери второго пилота — половины души и сердца, любимого человека — мир разделился на цветастое яркое [ даже под гнётом кайдзю ] и черно-белое унылое ; здесь в блёклом и безнадёжном чонину кажется, что время ползёт медленнее обычно, тягуче втягивает его в издевательски переполненный событиями водоворот и ему ничего не остаётся, кроме как барахтаться в нём щенком-утопленником в попытке адаптироваться и отыскать для себя новый смысл [ прошлый — ,болезненными криками в голове и обещанием жить даже без него ]. откровенно говоря, жить ему не хочется, если быть точнее — он умер в тот самый момент, когда кайдзю на его глазах челюстями мощными перемалывал часть от егеря вместе с его вторым пилотом. неразорванный дрифт, ощущение мясорубки по телу, агония, крики, кровь-хруст-кровь-боль-хруст-кровь-боль-боль-боль и всё тоже треклятое эгоистичное ж и в и, въевшееся под кожу, отпечатавшееся клеймом на сердце. чонин ненавидит, чонин скучает, чонин сходит с ума, чонин видит сны только с ним, чонин молится всем богам и просит об одном — вернуть ему его, но каждый раз остаётся один на один с эхом агонистических криков на издевательский вальс со смертью, где костлявая напоследок в объятия крепкие заключает, оставляя чонина здесь, а самое дорогое — там.

система исправлению не подлежит

[indent] в штабе на него смотрят с уважением и жалостью одновременно, так обычно смотрят на калек и держатся поодаль. потому что неправильный и бракованный, потому что рядом с ним подбирать слова надо тщательно, потому что у ян чонина угрюмый взгляд и чёрные круги под глазами от недосыпа. он держит в руках гаечный ключ и проводит время в мастерской, молчаливо помогая с починкой и разработкой егерей новых ; на руку играют знания и то что с рождения з д е с ь, на передовой в войне с погибшими пилотами-родителями и огромным потенциалом. его готовили c самого детства идти по стопам и он шёл: по трупам кайдзю и рука об руку со случайно встреченным [ своим ] человеком, который год назад повторил судьбу родителей, оставив его одного — ян чонин умирал с ним каждую секунду того момента и умирает во сне тысячу раз снова, морфей сардоническим смехом на ухо и за руку крепко держит ; а у чонина молчаливая истерика каждый раз после пробуждения и бремя ж и з н и на плечах. в штабе за спиной шепотки и сплетни — этот пилот бесполезен и его давно пора списать в утиль, сослав обузу подальше, а чонин молчаливо терпит, занимая место разнорабочего и стараясь принести хоть какую-то пользу [ даром что её ничтожно мало от такого как он ]. будни сменяют друг друга, напоминая бесконечный день сурка с биркой пожизненного — ян чонин угасает медленно, напоминая блеклую тень себя, жалкое подобие, но никак не человека, спасающего жизни других.

сбой системы — ржавеющие детали, неисправный механизм и погнутая сталь раньше служившая опорой позвоночнику.

как ты спасал других раньше —
ᅠесли сейчас не можешь спасти самого себяᅠ

[indent] когда его вызывают на ковёр к начальству [ в первый раз с момента гибели второго пилота ], на дне высушенного колодца с эмоциями шевелится что-то сродни удивлению. когда он слышит не менее внезапную просьбу, то на командира смотрит так, словно тот только что объявил себя источником зарождения кайдзю. чхве сан — имя знакомо внезапно даже такому отшельнику как он, о нём наравне с павшим пилотом судачат, но если ян чонин — тающее уважение и жалость, то чхве сан — нарастающий страх и непонимание. он гробит пилотов других, не может ни с кем сработаться, он дикий, агрессивный, талантливый, но абсолютно безнадёжный. он рвётся вести егеря в одиночку, но сил попусту не хватает, он рвётся в бой, но такой же половинчатый, как и сам ян чонин. командир мерит шагами комнату из угла в угол и ставит перед фактом — это не просьба, это приказ, который он не слышал уже слишком давно: забрать чхве сана под своё крыло, проверить дрифт-совместимость и обучить работе в команде, иначе их двоих прочь из штаба. туда, где бушует море мирных жителей в попытках жить как раньше под вечно маячащей угрозой со стороны кайдзю. там они лишние, там они бесполезные, там они — рыба из воды на сушу выброшенная. а в случае ян чонина — ещё и потеря последней связывающей нити с погибшими родителями и пилотом. этого. допустить. нельзя.

[indent] поначалу он пытается сопротивляться: приводит аргументы против, юлит и бесцветно упрашивает выбрать на эту миссию кого-то другого, но у командира в глазах уверенность, а у чонина безысходность и осознание, что его всё же загнали в угол, наплевав на прошлые заслуги и завещание семьи [ эгоизм просыпается и играет на нервной системе измученного очередной бессонницей организма ]. ян чонину хочется рычать и скалиться, но получается только скулить и повержено уползать прочь. ян чонину хочется сбежать самому, но привязанность на свинцовых ногах ведёт его в сторону тренировочного зала, где чаще всего можно найти [ уже ненавистного ] чхве сана. и м я этого самого чхве сана оседает горечью на языке, заставляя яростно выплёвывать его вслух, когда в руках оказываются две гимнастические палки для теста на дрифт-совместимость, распугивая любопытных зевак [ вы ведь уже в курсе о задании, да? решили поглумиться? интересно наблюдать за двумя дикими хищниками, запертыми в клетке безысходности? ]. ян чонин отвык злиться за всё это время, отвык чувствовать что-то в принципе, но клятый неспособный адаптироваться чхве сан, кажется, одним своим существованием и заданием с чужих уст срывает с тормозов, выбивает из зоны комфорта и всё что чонин сейчас хочет — сожрать механизмы чужой системы, чтобы доломанную окончательно выбросить прочь и вернуться обратно в свой серый унылый мир.

[indent] — эй, ты, — без всякого приветствия, резко и грубо окликает, находя во всё том же тренировочном зале, где и обычно тот проводит своё время. с м о т р и т с откровенной неприязнью, тут же бросает в него палкой на манер копья, целясь прямо в лицо [ и, честное слово, он был бы рад прямому попаданию ]. — ты ведь уже и так во всём в курсе, да? они ведь тебе сказали первому, чтобы ты перегорел к моменту моего появления или, наоборот, ещё больше разозлился? а я вынужден сообщить одну важную новость сверху.

[indent] занимает оборонительную позицию, жестом издевательским предлагая нападать первому. система внутренних механизмов с ума сходит, сталь в позвоночнике гнётся в тщетной попытке выпрямиться. выдерживает паузу, наблюдая за сменой эмоций на чужом лице, на периферии сознания звучит обеспокоенный голос второго [ мёртвого ] пилота с нотацией о том, что сейчас он просто срывается на другом [ невиновном ], что спусковой механизм слишком долго держался на въевшейся под кожу скорби, но ян чонин не слышит. ян чонин ухмыляется, срывается и ему ни капли за это не стыдно, раз уж взялся ломать поломанный механизм, добей его до конца [ и доломайся сам ].

— таким отбросам, как ты, не место среди пилотов, чхве сан.
попробуй доказать, что ты на что-то способен.

солнечный день плохо сочетается с мировой скорбью. опустевшая вполовину ваканда хреново сочетается с говорящим енотом, беловолосый полубог - с  советской шпионкой. баки - хуево сочетался со всеми, кроме, пожалуй, трупов, раскиданных по окрестностям. он еще думал с полминуты о том, когда уже ко всем обращенным в пепел присоединится и сам, сделал пару осторожных шагов в сторону роджерса, закинув на плечо ручной пулемет m249, но магии так и не вышло. стив в ответ посмотрел затравленно и дико, баки не нашел для него слов утешения. что тут было сказать? облажались. продули. сделали все, что могли, но все равно оказались слабее. среди африканских зарослей и иссушенной солнцем травы, наташа опустилась на колени, положив ладонь к своему животу, словно пытаясь то ли унять боль в подреберье, то ли чтобы не закричать. джеймс хотел подойти, но так и не смог - остался стоять за чертой, там, где ее скорбь била с расстояния, а значит можно было представить, что не так сильно. о ком горевала романова - баки не знал, но перед тем как отвернуться и сесть рядом с кэпом, сжав поникшие плечи, решил представить что обо всех разом, а не о ком-то конкретном.

в ваканде горе смотрится ничуть не хуже, чем в остальном мире, если убрать пение птиц, выключить свет, с угрюмыми лицами провожать в темноте распыленных зажженными свечами. траур неплохо идет под водку, так, чтобы без тостов и в унылом молчании, но суперсолдаты не могут напиться, а у баки внутри заледеневшая пустошь и столько трупов, что скорбеть о новых у него не выходит. лицо было мрачным до битвы, осталось таким и после. когда стив предложил полететь на базу в америку вместе, джеймс только качнул головой и не стал смотреть на наташу. "я как-нибудь сам". "сам" - это у бывшего агента красной комнаты и гидры получается хорошо, а "как-нибудь" - это уже про барнса. роджерс желаний друга не разделяет, но теперь не только у баки хаос в голове и бардак, так что на чужой стива уже не хватает и это - к лучшему. есть то, с чем каждому нужно разобраться самостоятельно, без свидетелей и подставленного плеча, некоторые удары принимают глаза в глаза и так, чтобы не надеяться на то, что сзади подхватят. зимний солдат об этом знает много, а стиву может расскажет наташа.

следуя внутренним ориентирам, мимо бывших явочных квартир и схронов, баки выбирает петляющий маршрут через ближний восток, центральную азию, потом в сибирь, а оттуда через москву прямо к минску. барнс не знает наверняка: это охота за призраками или за выжившими, но по следам идет четко, память почти не сбоит, когда говорит на русском, все еще не проявляется американский акцент. да и с чего бы? за годы в советах для зимнего солдата стало куда понятнее выражение "умри, но сделай", чем "сделай или умри". и баки никуда не торопится. мотоцикл он забирает потому что хозяин из числа канувших в небытие, деньги вытряхивает из сейфа почившего отставного генерала, на руинах академии, полной воспоминаниями, находит потрепанные пустые папки, размокшие от дождя, среди поросших травой камней различает стальной остов кровати. джеймс не уверен, но ему кажется, что когда-то она была его, в те времена, когда еще он временами ночевал в постели, а не только расслаблялся в стазис-капсуле, изображая коматозника.  или это кровать наташи? баки прикидывает расположение блоков, составляя внутреннюю карту местности до тех пор, пока к нему на колени не прыгает серый грязный комочек шерсти и не впивается острыми коготками в бедро. "мяу", - говорит создание с ярко-голубыми глазами. "а ты как сюда попала?" - в ответ пытается допросить барнс. 

после решает, что они оба приблудные и пора бы уже искать место для дома.

странно ли, что его не находится ни в будапеште, ни в варшаве, ни в париже? барнс останавливается в маленьком альпийском городке, на границах с австрией, вид на горы - умопомрачительный, пиво вкусное, даже если выпить можно литров десять и не почувствовать никаких изменений. они с альпиной (комочек на поверку оказывается не серым, а белым) приводят себя в порядок, вместе слушают лекцию о заботе за питомцем от ветврача, джеймс покупает аккуратный адресник с гордой надписью "папа меня проебал. позвоните.", после решает, что ему бы такой адресник тоже не помешал бы.

в городах, что остаются у баки за спиной, всего ровно наполовину. людей, улыбок, работающих по расписанию поездов. и не то чтобы все утонули в скорби, скорее уж буйным цветом распустилось мародерство, поднялась, словно ил со дна, всякая шваль. джеймса пытались избить раз десять, не меньше. его, зимнего-мать его-солдата. пытались избить. пытались, а не избили, но все же. сколько раз пытались наебать и ограбить, он даже не сосчитает. в конечном счете одного из тех, кто осуществлял доставку барнса в америку, пришлось взять за толстую шею и сильно потрясти над открытым морем, прежде чем дела каким-то непостижимым образом наконец-то уладились.

на родину, во всяком случае историческую, барнс вернулся к осени. из всех мест, куда можно было податься, вырулил к базе мстителей. конечно, баки там никогда не числился, не имел своих комнат, но стив сказал, что попросил старка внести джеймса в список, а тот почему-то расщедрился и внес, давая право доступа. не ко всему, наверняка, но все же. так что на базу зимний зашел без каких-то проблем, провел ладонью по своим коротким (до сих пор непривычно) волосам, вытащил альпину из кожанки и услужливая рыжеволосая ИИ подсказала маршрут до единственного человека, что занимал эту огромную территорию. до наташи.

иногда, лишь изредка, баки думал о том, что сказать. с чего вообще можно начать разговор? "эй, а я тебя помню, привет". "знаешь, я был в академии. это не ты ее разрушила? видел твою бывшую кровать, помнишь как я пробирался к тебе по ночам?" "новая прическа? тебе идет". и не важно, что барнс ее даже не видел. и не важно что тому, кто помянет прошлое, особенно их, лучше сразу выбивать глаз. можно даже оба.

джеймс застывает у дверного проема, подпирает плечом косяк, чтобы тот случайно не рухнул, у ног трется подросшая белая кошка. у наташи на столе валяются пуанты, наполовину откушенный сандвич в тарелке, куча каких-то бумаг и отчетов. она, разумеется, знала что гости, но конечно не встала навстречу. их прошлое, за давностью лет, давно утратило важность. ведь так?

[indent][indent] - привет, - выдохнул джеймс. не к лицу это как-то, спустя столько лет, все еще не знать как заговорить правильно. - ya vernulsya, natasha. - от проема до первого свободного стула - пять шагов, до свободного угла стола, возле которого романова, - семь. барнс выбирает семь. скрещивает на груди руки, кивает головой в сторону кошки. - знакомься, моя спутница. альпина. стив сказал, что можно напроситься переночевать.

у нат покрасневшие глаза, может от слез, может от недосыпа. может мстители и щит сделали вдову мягче, да и лет утекло не мало. насколько изменился сам джеймс - неизвестно, но ему бы хотелось не липнуть к столу, а опуститься на колени, положить руку на подлокотник кресла, по-простому пошутить, чтобы сгладить неловкость. от бесполезных хотений только гулкая пауза. баки ведет пальцами по шершавой щетине, вспоминает что так и не побрился перед встречей, да и одежда дорожная, а наташа, даже в растянутой кофте и с голыми щиколотками все равно выглядит будто с обложки. в красной комнате, видимо, знали секрет совершенства.

Молоденькая девица, имя которой он не помнил, да и какая разница, в ритм громыхающей музыки терлась полуголыми ягодицами о его пах. Вечная полутьма борделя королевской гавани скрывала имена, лица и титулы, оставляя всех пришедших в это логово продажной любви и разврата лишь теми, кто покупает и теми, кто продает. Идеальная картина вестеросского мира.
— Пойдемте в отдельную комнату, сир, — обращается к нему тонкий девичий голосок, а взгляд из-под полуопущенных ресниц лукаво обещает исполнение всех желаний, которые могут возникнуть у мужчины. Устоять перед этим зовом нелегко, требуется недюжее усилие в то время, как воображение Клигана живо рисует, насколько интереснее он может провести время, чем сидеть и ждать.
За что Григор любил бордели королевской гавани, так это за то, что девочки у них всегда самые красивые. На час-другой, смотря сколько заплатишь, они так старательно охаживали клиента, словно тот был не мешком с деньгами, а вернувшимся из дальнего плавания мужем. Григору это нравится: мужем он был уже дважды, и оба раза отвратительным. Но женскую ласку все равно любил, почти так же сильно, как хруст костей и мольбы о спасении. Не всегда одно следовало за другим.
Продажная девица наклоняется к его уху: — Я сделаю все, что вы захотите, сир.
От нее пахнет чем-то сладким, с примесью ванили, а пальцы Григора, сжимающие её бедра, скользят по натёртой маслом коже. Почему-то ему кажется, что во всех борделях один и тот же запах. Он чувствовал его от всех шлюх, с которыми спал. Сладкое масло с ванильной отдушкой. Как будто каждый раз трахаешься не с новой девкой, а с одной и той же, только сегодня она блондинка, а завтра рыжая; сегодня она дует губы, как школьница, а завтра царапает ногтями тебе спину. Все они — как куклы: разукрашены, наряжены, обучены любому постельному желанию клиента. Держать такую в руках приятно, а забавляться весело. Но всё равно каждая из них, как суррогат настоящей женщины и её эмоций. Как приторный полуфабрикат с ванильной отдушкой. Григор неприхотлив, ему нравятся шлюхи. Но лучшие воспоминания, трогающие его сердце, связаны с совершенно другими женщинами.
— Я вернусь к тебе позже, дорогая, — Клиган похлопывает девицу по ягодицами. Кажется, она называла себя Мирра... или Дженна... Не важно: девица разочаровано слезает с его колен и горделиво удаляется, виляя обнаженными бедрами. На какие только жертвы не пойдешь ради Тайвина Ланнистера.
Итак, Гора ждёт. Признаться, он ненавидел ждать, и каждая минута в ожидании, пусть даже проведённая в приятной компании, делала Григора на шаг ближе к той тонкой грани, после которой появлялось острое желание проломить чей-то череп. Впрочем, сегодня вечером он не намерен себя сдерживать. С крысами иначе нельзя: не переломаешь пару костей, так зверёныш и не выучит урок. Вновь попытается сбежать при удобном случае. А побега никак нельзя было допустить: Кук хоть и был всего лишь мелкой сошкой, но ответственность на его хлипких плечах была большая. Пожалуй, настолько большая, что чмырёныш возомнил, будто смеет разорвать контракт с Тайвином Ланнистером одной рукой, а второй тут же подписать новый с дорнийцами. Вечер обещал быть крайне интересным.
Наконец, дорнийцы соизволили появиться в назначенном месте. Процессия горделивых индюков прошла в дальний зал переговорной, Клиган проследил за ними взглядом, пересчитав по головам. Он дал им фору в несколько минут, а затем кивнул своим ребятам.
— Семеро меня раздери, я что, ошибся приватной комнатой? — громкий голос Григора прерывает все разговоры. Он входит в переговорную, как будто только его и ждали, не смущаясь десяти пар глаз, уставившихся на его высокую фигуру. — Кук, какие интересные у тебя гости. Кажется, дорнийцы, да?
Вслед за Григором заходит десяток его ребят, рассредоточившись по периметру небольшой комнаты и перекрыв доступ к выходу. Покинуть переговорную отныне можно только после его разрешения. В комнате стало тесно, душно, повисло напряжение. Всё внимание сосредоточилось в центре, где стоял потерявший свой былой лакированный вид деревянный стол, а за ним два собеседника напротив друг друга. Кук заёрзал на стуле, белёсые глаза крысы забегали по сторонам. Он хотел было что-то сказать, но не находил слов и только безмолвно открывал рот, как карась, выброшенный на берег.
— Как же так, Кук, ты встречаешь гостей и без нас? — Клиган вальяжно проходит через всю комнату, не смотрит ни на Кука, ни на сидящего напротив дорнийца. Он приближается к окну, вид открывается на соседнее здание, стоящее почти впритык. Даже в самый солнечный день здесь едва ли бывает достаточно света, а сейчас и вовсе пара фонарей. Григор задёргивает шторы, чтобы исключить любые сторонние взгляды, и резко разворачивается.
— Или это личная встреча? Как никак, мы в борделе, — Гора в два шага преодолевает расстояние до стола, остановившись за спиной Кука. Ему приходится согнуться, чтобы оказаться на одном уровне с головами сидящих. — Дружище, если ты скажешь, что собираешься трахнуть этого джентльмена, — толстый палец Горы тычет в сторону дорнийца. — То я сейчас же покину комнату и оставлю вас наедине. Но если нет... — Григор кладет свои ручищи на плечи Кука и начинает медленно их сжимать. — Если нет, то у нас наметилась кое-какая проблема.
Гора наконец поднимает взгляд на сидящего напротив дорница. Смотрит ему прямо в глаза.
Все дорнийцы ему на одно лицо.